«о себе, о времени, о смысле жизни»

Книга воспоминаний «О себе, о времени, о смысле жизни», написанная одним из самых уважаемых в регионе врачей, многолетним начальником Свердловского областного психоневрологического госпиталя ветеранов войн, почетным гражданином Екатеринбурга и Свердловской области Семеном Исааковичем Спектором готовится в настоящее время к печати. Предлагаем читателям газеты «Ветеран Афганистана» небольшой отрывок из первоначального текста книги, специально предоставленный автором.

ВМЕСТО ПРЕДИСЛОВИЯ

У меня свое, особое отношение к Времени. Я его ощущаю, пропускаю через себя..., но никогда не растворяюсь в нем.

Скорее - это оно живет во мне...

Я даже часы я ношу на обеих руках, потому что время - это то, чего мне в жизни больше всего не хватает.

Но я нашел время для того, чтобы написать эту книгу.

После пятой операции на позвоночнике я был на излечении в Германии. Я лежал, буквально прикованный к койке.

И я мечтал по ночам: вот я достану целлофановую клейкую ленту, обмотаю ею коленки и локти - ходить-то я совсем не мог, ну никак - и на четвереньках поползу домой.

Домой! В Екатеринбург! К вам, мои дорогие - к тем, кто открывает сейчас мою книгу.

И уж каким я бы к вам приполз, в каком физическом состоянии - это неважно для меня. Потому что главное для меня - быть с вами.

Вам я посвятил всю свою жизнь.

И я без вас - не могу.

Я часто признавался вам в любви и продолжаю это делать, потому что я никогда не перестану восхищаться вами. И моя книга - это признание вам в любви.

На протяжении многих десятилетий, таких крутых, таких коверкающих порой нас, мы часто разговаривали с вами, разговаривали о многом. И вы были искренни со мной - так же, как всегда откровенен я с вами.

Я и сегодня буду откровенен с вами.

В моем доме три кровати. И за ночь я по нескольку раз перехожу с одной на другую - я не могу уснуть. Слишком многое беспокоит меня.

Меня тревожит материальное и моральное положение наших людей - вас, мои дорогие.

В первую очередь я отношу эти слова к ветеранам. Я с ветеранами проработал более 40 лет, и чем больше я работаю с ними, все больше меня восхищает святость этих людей. Я считаю, что они заслужили лучшего к себе отношения. Я не могу смириться сегодня с тем, что под прикрытием экономического кризиса буквально затаптывается святое отношение к ветеранам. Они достойны большего. И до конца дней своих на этой земле я буду это говорить, потому что я в этом убежден.

Я благодарен тем, кто причастен к тому, что мы получили возможность создать и оснастить такой уникальный комплекс как госпиталь ветеранов войн. Вы подумайте только - самый большой в Советском Союзе и в России! И это сделали мы, мы - вместе с вами!.. И никогда не забуду: мы задумали строить поликлинику при госпитале, и я с протянутой рукой стал ездить по области и выпрашивать деньги; в Серове на таком сборе на сцену выходит мальчик, которому в тот день, когда мы проводили встречу, исполнилось 15 лет, школьник... И вот он говорит, что тетя подарила ему 50 рублей на день рождения, и эти 50 рублей он внес на строительство поликлиники! Конечно, вы понимаете, что без большой счетной машинки не высчитаешь, какая это доля стоимости, но это имело колоссальное значение. И вы видите, сколько прошло лет, а я до сих пор об этом говорю трепетно. И не стыжусь своих слез.
Я не стыжусь своих слез, когда вспоминаю субботники по строительству госпиталя и поликлиники, на которые приходили уже немощные ветераны Великой Отечественной войны. Сколько бы мне ни было отведено судьбой, я буду находить факты для того, чтобы гордиться вами, люди!

Но какая обида, какая боль переполняют мое настрадавшееся за вас, люди, сердце, когда я вижу, как ветеран войны, который прибыл в госпиталь для операции по ампутации ног, не может идти, а его старая жена не в силах его поддержать, и он надевает тапочки на руки и ползком вскарабкивается по ступенькам!.. И я знаю, что это потому, что государство, которое он защитил, не выделило госпиталю денег на то, чтобы этот старый солдат сохранил хоть немного здоровья: не было возможности его привезти как полагается. Я совсем не могу уснуть после такого.

Одна и та же мысль не дает мне покоя: что же происходит с нами, люди?

Где оставили мы человечность и порядочность, ответственность и сострадание?

А вы заметили - те, кто хоть раз разговаривал со мной: я разве когда-то сказал «болезнь»? Я, доктор Спектор, всегда говорю: СТРАДАНИЕ.

Любая болезнь - это именно страдание. Так воспитали меня учителя мои. Это подтвердила моя жизнь.

Так какая же болезнь - какое же страдание - заставляет нас забыть сегодня о главном: о том, что мы люди?

Вот об этом я хочу говорить сегодня с вами. И это мой долг.

Потому что всегда любил и люблю вас, люди.

Я, ваш Семен Спектор.

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
ВРЕМЯ ВЫСОКИХ ТЮЛЬПАНОВ

Меня часто приглашают на самые разные праздники ветераны самых разных - да, наверное, практически всех - родов войск. А среди них много ребят молодых, а по моим меркам теперешним - и почти юных. Это ж только слово такое - ветераны. А они, если на Северном Кавказе повоевали, или вот - последнее пока, и обратите внимание на мое это «пока последнее» - в Южной Осетии - им же по 25 едва-едва стукнуло. Вот нашему самому молодому Герою России Сереже Мыльникову- 23. А кто он? Ветеран, конечно.

Словом, был я 2 августа на Дне Воздушно-десантных войск. И там, на плошали перед Черным тюльпаном, ко мне подошел десантник один. А на руках сына держит - месяцев ему, наверное, пять. И вы представляете - он, этот малыш, в десантной форме! И беретка, и тельняшечка - все как полагается.

Отец его - Иван Лыхо, я запомнил
- с гордостью мне сказал:
- Семен Исаакович, вы нас защищали когда-то, а теперь мы Вас будем защищать. И сына выращу - защитника!

Дай Бог тебе здоровья, Иван Лыхо. И сыну твоему - счастья.

А я мальчонку глажу - и себя вспоминаю. Нас ведь, мальцов, тоже к защите Родины своей готовили.

... Жил я с родителями в небольшом районном центре в Винницкой области. Домик наш был неподалеку от железнодорожной станции, которая соединяла Киев с Одессой. До Одессы было ближе, всего три часа езды, и та близость с Одессой вам, вероятно, понятна и сегодня.

Одесса - это не просто город. Это уклад характера. Если хотите - образ жизни.

Дедушек своих я не помню, они умерли до моего рождения. Бабушку немного помню только одну. Она жила в городе Турчин Винницкой области, там когда-то Суворов стоял, суворовские казармы были, и судьба ее была страшной - замучили ее фашисты, когда на нашу землю пришли. Кто-то предал: рассказал полицаям, что трое ее сыновей
- офицеры, воюют с немцами. Но это будет потом. Позже, когда оборвется мое детство.

А мне всего-то будет - пять лет.

Да, в 1941 мне будет всего - 5 лет. И я стану - взрослым. Сразу. И навсегда.

А пока - пока мне три года, и о войне я ничего не знаю, кроме игр с мальчишками.

Я в детстве необычайно шустрый был. А мальчишки - они всегда мальчишки, и в войнушки играть мы любили. Так я всегда на равных участвовал.

Но надо сказать, игры у нас были не злобные, не агрессивные, как многие теперешние. В кровь не бились, стенка на стенку не ходили. Не было у нас друг к другу ненависти.
Зато бегали смотреть на цветы. У нас рядом почти со станцией был питомник, где цветы выращивали. И так мне в питомнике том нравилось! Такая красота! Такие тюльпаны. Они были выше

меня, представляете? До сих пор не знаю, то ли я был такой еще маленький, то ли тюльпаны - большие.

Но с тех самых пор я всегда тянусь к красоте. Видно, все мечтаю ростом с ней сравняться.

А кроме того, я в свои три года был манекеном. Да-да, не удивляйтесь. Именно манекеном.

Мы ж где жили? Правильно. Недалеко от Одессы. А одесситы - люди находчивые.

Я в детстве был кудрявый, волосы пышные. И меня ставили в витрину магазина для привлечения покупателей! И я - ничего, стоял... Правда, бесплатно это было. Даже конфетку не заработал. Зато воспоминание осталось.

А конфетка была бы очень кстати. Потому что ели-то мы картошку, лук да чеснок. Семья у нас была бедная.

Кстати, корни семьи нашей уходят в Мексику. Еще в 17 веке выписали оттуда несколько семей - специалистов по обработке металла. Они умели крыть железные крыши, могли делать водопроводные трубы для того, чтобы с крыш эвакуировать воду. И вот часть наших предков попала в Алтайский край, а часть - на Украину. Отец рассказывал, что в нашем селе было 6 семей Спекторов.

Так вот, отец мой был рабочим на складе. Малограмотный, конечно, человек до Советской власти.

А Советская власть, которую отец мой очень уважал, ему, малограмотному еврею Спектору, дала возможность получить бесплатное образование. Он был направлен в Одессу на курсы красных бухгалтеров, успешно их окончил и очень успешно и ответственно трудился потом.

Те из вас, кто читает сейчас эти строки, усмехнутся, наверное: красные бухгалтеры да сталинские соколы. А вы погодите улыбаться.

Вот приходят ко мне медицинские сестры недавно, со слезами говорят:

- Семен Исаакович, как можем мы получить высшее образование, когда за год надо платить 80 тысяч рублей?! -

И что я им отвечу? Я, конечно, опять с протянутой рукой буду ходить и просить тех богатых, у кого совести побольше, чтоб помогли девчонкам выучиться. Но как не вспомнить добрым словом советскую власть, при которой хоть медсестра, хоть рабочий, хоть дворник мог получить бесплатное высшее образование? И жить достойно, работая для людей.

Бесплатное образование - это величайшее достояние людей. И мне очень жаль, что его так бездумно исключили из нашей жизни.

У меня было два брата. Один на 4 года старше меня, а самый старший, Михаил, старше на 21 год - это сын отца от первого брака. Мама Миши умерла от рака, и моя мама - вторая жена отца.
Мама была малограмотная, как и отец наш когда-то. Однако она, именно она настояла на том, чтобы Мишу - приемного ее, по сути, сына - отправить в Москву получать образование. Отец, исключительно порядочный и очень умный человек, с ней согласился. И Миша поехал учиться в Москву, жил он там у сестры отца.

Студент, а в Москве. голодно!

И вот я помню, как мы с мамой идем к поезду, который едет в Москву. Он у нас стоял две минуты. Мама собирала посылочку продуктовую, договаривалась с кондуктором, чтобы он довез эту посылочку до Москвы, а брат там ее забирал. Посылала она овощи... однажды даже гуся послала Мише.

Мы того гуся только понюхали. Но мы же - были дома! А Мише надо было учиться. И мама старалась для него, как могла.

Мы жили бедно, но очень достойно.

...Миша выучился, к 1941-му он работал в научно-производственном объединении - как говорили раньше, на номерном предприятии - недалеко от стадиона в Лужниках. Во время войны был эвакуирован в Куйбышев, их завод делал двигатели для военных летательных аппаратов, он автор одной очень важной детали к крылатой ракете. Кузнец по профессии - начинал-то он с ремесленного училища, как многие тогда, он всю жизнь проработал заместителем начальника цеха. Кандидат технических наук. Очень человек скромный и необычайно ответственный.
И средний брат тоже потом, после войны, закончил институт, стал инженером-судостроителем, был направлен на Азовское море, в Краснодарский край. Несколько месяцев проработал сменным мастером на этом заводе, а потом стал его директором и до конца жизни им оставался. Очень грамотный человек, высокой эрудиции, профессионал.

Умер он здесь, у нас, в госпитале.

Когда мы были в гетто, фашисты били его по голове, и у него была киста.

Он умер на четвертый день после операции.

На вскрытии я был сам.

Война не закончилась ни для кого из нас в 45-м.

Но мы еще ничего этого не знали тогда, довоенные мальчишки. И я так не хочу возвращаться памятью в страшный 41-й - я цепляюсь за счастливые воспоминания тех дней, когда мы еще не знали, что «завтра была война.»

Хотя не совсем верно будет сказать, что в воздухе не чувствовался запах пороха.

Я же был совсем маленький, хотя, конечно, вполне ушлым уже тогда, но до сих пор помню фамилию нашего военкома. Полковник Коробкин! Он нас, мелюзгу, учил преодолевать препятствия: подстригал кустики на определенной высоте, а мы учились перепрыгивать через них.

Только потом мы поняли, что он, человек взрослый и военный, нас, по сути, готовил к войне.

И вообще к военным людям, к людям в форме отношение было необычайно уважительным.

Брат моей матери был тоже кадровым военным, офицером, служил в Ленинграде. Он приезжал к нам в отпуск и много рассказывал об армии. Он гордился тем, что занимался спортом, занял второе место по Ленинградскому округу в соревнованиях по легкой атлетике.

А я гордился таким дядей...

У него были синие галифе - такие брюки военные носили раньше, китель., и он каждый день приводил в порядок свои и без того блестящие сапоги. И приговаривал мне, всегда крутящемуся рядом с таким замечательным дядей-офицером, что военный человек должен быть всегда аккуратным и подтянутым.

И запах папирос «Красная Звезда» сопровождает мои воспоминания о дяде, он всегда привозил с собой в чемоданчике запас этих папирос.

Жизнь шла. И это была хорошая жизнь. В ней думали о людях.

На поля во время прополки, посевной, уборки урожая выезжали учителя (крестьян учили грамоте).

На заводах, промышленных предприятиях искали все новые формы образования рабочих: школа вечерняя, школа заочная, школа стационарная.

В клуб приезжали артисты, профессиональные, самодеятельные, и их приезд был праздником для людей. Из комодов, из сундуков вынималась нарядная одежда, ее наглаживали и шли на концерт.

Секретарь партийной ячейки еще ходил в яловых сапогах. Он еще не поменял их на парусиновые туфли на кожаном ходу, а его жена еще помнила, что у магазина есть красное крыльцо - то, которое для всех, а не только черный ход.

Правда, мама по утрам очень осто-рожко заходила к соседям (дверей тогда запирать не было принято) и громко спрашивала: «Есть кто дома?», потому что дома могло никого не быть.

Соседей могли увезти ночью неизвестно куда на темной машине. И это было тревожно, непонятно и страшно.

Но это было ночью, а днем - забывалось.

Ведь мы были еще детьми. И жизни впереди у нас было бесконечно много. Веселой, светлой, как летняя трава под босыми ногами, как неизбывно улыбчивый солнечный день.

«Любимый город может спать спокойно!» - весело горланили мы.

Приближался 1941-й.

Ибо Время неумолимо. И мы плывем вместе с ним, не имея счастья остановить прекрасные мгновенья., и только наша память способна сберечь тот свет, в котором мы всегда будем счастливы и беззаботны.

В 41-м папу прооперировали. У него обнаружилась двусторонняя паховая грыжа.

К тому времени три папиных сестры с семьями жили в Москве. У них были замечательные дети, грамотные, образованные, многие занимали ответственные посты.

О министре обороны СССР маршале Устинове я впервые услышал от своего двоюродного брата Давида Авербуха. Он работал на номерном предприятии, создавал новейшие виды вооружений, маршал Устинов звал его просто по имени. И Давид, бывая у нас в гостях, рассказывал, что маршал Устинов всегда принимает решения взвешенные и никогда из не меняет.

- Как-то 4 года спустя пришел я к Устинову с вопросом, на который он уже дал ответ отрицательный. Мало ли, думаю. Время прошло, может быть, он изменил мнение. Но маршал Устинов сказал спокойно: «Я же тебе уже ответил однажды «нет», для чего ходишь? - Давид говорил об этом с явным восторгом.

Мямлей в нашей большой семье никогда не любили.

Другой мой двоюродный брат Ян работал в министерстве советской торговли. Не знаю уж, насколько любил он свою профессию, но увлекался он футболом. И его мама, тетя моя, частенько ворчала:
- Все на свете готов на футбол променять.

Ворчала беззлобно.

В нашей большой семье друг друга уважали всегда вместе с увлечениями и маленькими слабостями.

Маленькими, потому что большие слабости мы никогда не допускали в себе сами.

.Папа, вернувшись из Москвы после операции, привез нам и решение большого семейного совета: мы переезжаем в столицу. Он уже присмотрел частный домик в районе Ховрино, мы потихоньку начали готовиться к переезду.

Была середина июня.

.22 июня я стоял возле нашего сарая и услышал, как из огромного черного репродуктора-тарелки, висевшего недалеко от нашего дома, нам, строящим планы, нам, так любящим друг друга, так умевшим радоваться тому, что мы - ЖИВЕМ!, - объявили: Гитлер вероломно напал на нашу страну.

Кажется, я помню каждую минуту того дня. И в то же время я помню немоту.

Мы все словно онемели. Мы не могли говорить. По-моему, мы даже не могли плакать.

Прибежала мама. И мы, онемевшие, стояли в нашем дворе, понимая и не представляя одновременно всего того, что нам еще только предстояло пережить.

Начиналось страшное время.

РАЗЛОМЛЕННОЕ ВРЕМЯ

Я никогда не смогу понять, как получилось, что ровно через 8 дней после страшной немоты 22 июня фашисты оказались в нашем городке. Как получилось, что так быстро они прошли большую часть Украины. Как получилось, что так много наших, совсем недавно советских, казалось бы, людей, оказались одеты в форму полицаев. Как получилось, что «любимый город» не спал спокойно и не «зеленел среди весны», а был наполнен не только несчастными женщинами, детьми, немощными стариками, но и теми, кто с удовольствием сообщал фашистам о своих соседях, с иезуитским усердием «информировал» их о связях тех, с кем недавно жили на одной улице, крестили детей - с Красной армией. Именно так погибла, была растерзана в буквальном смысле слова моя бабушка. Именно так были зверски, зверски уничтожены сотни людей., замучены они были, понимаете? Что за ненависть воцарилась в душах тех, кто ходил в один клуб, сеял хлеб на одном поле? Я никогда не пойму этого. Я просто не смогу это понять.

Нашу семью должны были эвакуировать. Но шофер, который был выделен для того, чтобы вывезти нас, моментально перешел на сторону фашистов. Мы решили бежать.

Папа, еще не отошедший после операции, ходил с трудом. Но мы все же одолели целых три километра, добрались до села Большая Терновка. Там у нас был знакомый, он нас и приютил.

Он пытался нас спрятать, когда через несколько буквально часов и в этом селе появились немцы на мотоциклах.

Но нас нашли.

Немец зацепил меня штыком за помочи моих коротких штанишек, размахнулся и зашвырнул в подвал. Я проколол ноги, но остался жив.

А немец громко смеялся. Ему было очень весело.

Туда же, в подвал, закинули мою семью.

Потом в подвал заталкивали и заталкивали людей, плачущих, кричащих, измученных людей.

Мы не были для них людьми. Мы были для них какими-то отходами.

Да, было страшно. Нам было очень страшно. Но уже тогда в душе рождалась ненависть к этим нелюдям. И эта ненависть говорила: надо выжить! Надо жить! И надо бороться.

Иногда просто выжить означает - победить.

Набив подвал людьми, немцы начади стрелять в нас из пулемета. Нас спасло то, что мы попали в него первыми и оказались у задней стенки. Пулеметные очереди застряли в других.

Мы остались живы.

Нам удалось не задохнуться среди мертвых. Мы сумели выбраться.

И вернулись домой. Идти нам было некуда.

В самом начале оккупации немцы обнаружили в одной семье куриц. Они по одной выносили их из сарайчика, клали на пенек, отрубали курице голову и подбрасывали вверх. Курица без головы еще несколько мгновений махала крыльями.

Она тоже не верила в смерть..

Немцы смеялись. Они смеялись так же, как тот, что забрасывал меня штыком в страшный подвал смерти.

Мы, четверо пацанов, увидевшие это, почему-то не могли от какого-то странного чувства (Омерзения? Страха? Ужаса?) отвести глаз от этого жуткого зрелища. Наконец, я, словно сбросив оцепенение, сказал:

- Надо смываться. Закончатся куры - примутся за нас. -

Мы втроем убежали. Один почему-то остался досмотреть.

Когда закончились курицы, ему тоже отрубили голову.

Он был всего лишь ребенок. И он еще ничего не успел сделать.

Я верю, я знаю, что он должен был сделать что-то хорошее. Я и всю жизнь старался делать это хорошее - в том числе и за того мальчишку, имени которого я сейчас не могу вспомнить. Но разве в имени дело?

...Наш дом за короткие дни нашего отсутствия был разграблен. Нет, не фашистами на этот раз. Нашими соседями. Они выставили окна и растащили буквально все.

Наверное, когда мир становится преисподней, очень трудно сохранить рассудок. У Врага человеческого рода немало обличий: страх, алчность, зависть. Устоять бывает нелегко.

А другой односельчанин сообщил эсэсовцам, что отец поджег два служебных дома. Отцу это было предписано исполкомом, чтобы фашистам не достались важные документы.
Отцу устроили публичную пытку в назидание другим. Нас согнали на площадь, эсэсовцы на лошадях окружили плотным кольцом. Тот, кто предал, был удостоен высокой награды фашистов - он лично бил моего папу бруском, из которого торчали гвозди. У папы был пробит череп в 4-х местах, он потерял сознание.

Нас разогнали.

Мама сказала, что папу надо отнести к тете, которая живет возле кладбища. И мы втроем - мама, брат и я - волоком тащили его. у нас не было сил нести. Наш фельдшер, кстати, немец по национальности, очень уважавший отца, пришел с ним попрощаться. И вдруг говорит:

- Да он же дышит! Он живой! -

И он папу выходил. Он вывел его из комы и поставил на ноги.

И это было чудо. То чудо, которое дают знания. Чудо, которое дает профессия врача.

.Когда нас освободили из гетто, нас, конечно, проверяли соответствующие органы. Всплыла и эта история. Отцу предложили написать заявление на того, кто предал, а потом садистски пытал бруском, утыканным гвоздями. Отец заявление писать не стал. Он сказал:

- У него же есть дети!

- Но ведь он же тебя убивал! Убивал, ты понимаешь это или нет? - я даже не находил слов в тот момент. И если ты не напишешь, то тогда я его напишу, это заявление!

Словом, я буквально заставил отца заявление написать. Тот, кто предал, получил свои 25 лет. Вернулся. Построил себе большой дом. И пришел к отцу моему приглашать на новоселье!

- Приходите, - сказал он, -- товарищ Спектор, посмотрите, как я живу.

Его цинизму не было предела.

А мой отец - мой отец был просто рад. Рад тому, что тот, кто предал, вернулся живым.

Вот такой вот он, мой удивительный папа.

После публичной пытки было принято решение о том, что в нашем доме будет жить староста. Пришли эсэсовцы, осмотрели дом, видимо, он их устроил, и они выгнали нас на улицу.

Эсэсовцам помогал сын этого старосты Коля Кравец, года на 4 меня старше.

- Двигай отсюда, жидюга! - кричал он мне.

А я раньше и знать-то не знал, что это такое - «жид».

Но все равно начал в ответ его дубасить, потому что понимал, что это что-то обидное.

Это увидел один из эсэсовцев, опять же смеясь - какие ж они были поначалу веселые, эти фашисты! - схватил меня руки сзади, чтобы этот Коля бил меня, беззащитного, вдоволь.

Это увидела наша учительница, она подбежала и встала между нами. Немец ударил ее в лицо. Она упала, но поднялась.

И начала смеяться - в лицо фашисту!

Немец смеяться перестал и ударил ее снова.

Она снова упала, и снова поднялась, пытаясь смеяться!..

Эсэсовец и мой обидчик оторопели. Не ожидая такого отпора, они чуть замешкались. Эти мгновений нам с учительницей хватило, чтоб убежать.

Образ этой женщины, защитившей меня в прямом смысле с риском для жизни собственной, я пронес через всю свою судьбу. Врагам надо давать отпор. Наглость и цинизм трусливы. Они боятся, боятся мужества и смеха.

Много-много лет спустя я был в командировке. Мы возвращались в гостиницу ночью, график командировки был, как всегда, очень плотный. И на ночной проселочной улице мы увидели забуксовавшую машину. Вышли, стали помогать ее толкать. И вдруг в водителе этой машины я узнал того Колю Кравца! Конечно, выросшего, взрослого., и он узнал меня тоже.

И это даже не я вспомнил - это мое избитое им тогда тело вспомнило боль. А моя избитая им душа вспомнила его «вали отсюда, жидюга!»..

Было темно. Мы были одни на дороге. И вы понимаете, какие мысли были у меня в голове.

Мои руки сами сжимались в кулаки (а они у меня немалые.), и тело того мальчонки словно просило: бей!...

Но я смог сдержаться. Я не стал его бить.

Я вышел и помог вытащить машину. Почти сутки во мне шла внутренняя борьба.

На следующий вечер Коля, в костюме, нарядный, пришел ко мне в гостиницу. И он сказал мне спасибо.

И еще он сказал: прости.

И мне стало легко. Тело перестало ныть от той, давней, боли.

Я понял, что я все сделал правильно.

.Забрав у нас дом для старосты, нас загнали в гетто. В гетто я провел 956 суток. Это не просто сутки. Это не просто дни или ночи.

Это 956 дней ожидания смерти.

Я всегда хочу от вас понимания, но сейчас я рад, что вы вряд ли понимаете меня. Понять такое может только тот, кто это прошел. А я всю свою жизнь отдал и всю мне Богом отмерянную отдам тому, чтобы никогда не повторилось такое.

Чтобы эта замечательная книга могла увидеть свет, на ее издание необходимы средства - 320 тысяч рублей. Принять участие в сборе средств может каждый, для этого необходимо перечислить любую сумму на специальный банковский счет:

БАНКОВСКИЕ РЕКВИЗИТЫ:
ИНН 6671180715 КПП 667101001 РАС/СЧ 40703810463020000003
КОР/СЧ 30101810900000000795
БИК 046577795
БАНК получателя ОАО «УБР и Р» г. ЕКАТЕРИНБУРГ
Получатель: Свердловская областная организация имени Героя Советского Союза Исламова Ю.В. Общероссийской общественной организации «Российский Союз ветеранов Афганистана» в филиале «ССБ» ОАО «УБР и Р» г. Екатеринбург.
С пометкой «На издание книги С.Спектора»